Неточные совпадения
Так облачный эффект, причудливо построенный солнечными лучами, проникает в симметрическую обстановку казенного здания, лишая ее банальных достоинств; глаз
видит и не узнает
помещения: таинственные оттенки света среди убожества творят ослепительную гармонию.
— Разве что не так? — пробормотал он. — Я вот ждал вас спросить, — прибавил он,
видя, что я не отвечаю, — не прикажете ли растворить вот эту самую дверь, для прямого сообщения с княжескими покоями… чем через коридор? — Он указывал боковую, всегда запертую дверь, сообщавшуюся с его хозяйскими комнатами, а теперь, стало быть, с
помещением князя.
Рядом,
вижу, другая дверь; отворяю — точно такое же маленькое
помещение для ванны, но ванны нет, а снурок есть, и лейка вверху для дождя.
Из канцелярии Сената Нехлюдов поехал в комиссию прошений к имевшему в ней влияние чиновнику барону Воробьеву, занимавшему великолепное
помещение в казенном доме. Швейцар и лакей объявили строго Нехлюдову, что
видеть барона нельзя помимо приемных дней, что он нынче у государя императора, а завтра опять доклад. Нехлюдов передал письмо и поехал к сенатору Вольфу.
Первое
помещение за дверьми была большая комната со сводами и железными решетками в небольших окнах. В комнате этой, называвшейся сборной, совершенно неожиданно Нехлюдов
увидел в нише большое изображение распятия.
Вот какое было общее впечатление моего первого посещения. Мне сказали, и я знала, что я буду в мастерской, в которой живут швеи, что мне покажут комнаты швей; что я буду
видеть швей, что я буду сидеть за обедом швей; вместо того я
видела квартиры людей не бедного состояния, соединенные в одно
помещение,
видела девушек среднего чиновничьего или бедного помещичьего круга, была за обедом, небогатым, но удовлетворительным для меня; — что ж это такое? и как же это возможно?
— Нет, вы
видели подвальную, ее мы уже сломали, а под ней еще была, самая страшная: в одном ее отделении картошка и дрова лежали, а другая половина была наглухо замурована… Мы и сами не знали, что там
помещение есть. Пролом сделали, и наткнулись мы на дубовую, железом кованную дверь. Насилу сломали, а за дверью — скелет человеческий… Как сорвали дверь — как загремит, как цепи звякнули… Кости похоронили. Полиция приходила, а пристав и цепи унес куда-то.
Видите, я с вами совершенно просто; надеюсь, Ганя, ты ничего не имеешь против
помещения князя в вашей квартире?
Юстин Помада так и подпрыгнул. Не столько его обрадовало место, сколько нечаянность этого предложения, в которой он
видел давно ожидаемую им заботливость судьбы. Место было точно хорошее: Помаде давали триста рублей,
помещение, прислугу и все содержание у помещицы, вдовы камергера, Меревой. Он мигом собрался и «пошил» себе «цивильный» сюртук, «брюндели», пальто и отправился, как говорят в Харькове, в «Россию», в известное нам село Мерево.
— Ну, ты, Помада, грей вино, да хлопочи о
помещении для Лизаветы Егоровны. Вам теперь прежде всего нужно тепло да покой, а там
увидим, что будет. Только здесь, в нетопленом доме, вам ночевать нельзя.
— Грамоте-то, чай, изволите знать, — начал он гораздо более добрым и только несколько насмешливым голосом, — подите по улицам и глядите, где записка есть, а то ино ступайте в трактир, спросите там газету и читайте ее: сколько хошь — в ней всяких объявлений есть. Мне ведь не жаль
помещения, но никак невозможно этого: ну, я пьяный домой приду, разве хорошо господину это
видеть?
И вот куроеды взбаламутились и с помощью Гришек, Прошек и Ванек начинают орудовать. Не простой тишины они ищут, а тишины прозрачной, обитающей в открытом со всех сторон
помещении. Везде, даже в самой несомненной тишине, они
видят или нарушение тишины, или подстрекательство к таковому нарушению.
Между прочим, Лукьяныч счел долгом запастись сводчиком. Одним утром сижу я у окна —
вижу, к барскому дому подъезжает так называемая купецкая тележка. Лошадь сильная, широкогрудая, длинногривая, сбруя так и горит, дуга расписная. Из тележки бойко соскакивает человек в синем армяке, привязывает вожжами лошадь к крыльцу и направляется в
помещение, занимаемое Лукьянычем. Не проходит десяти минут, как старик является ко мне.
Его смущал вопрос об удалении нечистот из
помещений фаланстеров, и для разрешения его он прибегнул к когортам самоотверженных, тогда как в недалеком будущем дело устроилось проще — при помощи ватерклозетов, дренажа, сточных труб и, наконец, целого подземного города, образец которого мы
видим в катакомбах Парижа.
Я ожидал
увидеть нечто вроде квартиры средней руки кокотки — и вдруг очутился в
помещении скромного служителя Фемиды, понимающего, что, чем меньше будет в его квартире драк, тем тверже установится его репутация как серьезного адвоката.
— И труда большого нет, ежели политику как следует вести. Придет, например, начальство в департамент — встань и поклонись; к докладу тебя потребует — явись; вопрос предложит — ответь, что нужно, а разговоров не затевай. Вышел из департамента — позабудь. Коли
видишь, что начальник по улице встречу идет, — зайди в кондитерскую или на другую сторону перебеги. Коли столкнешься с начальством в жилом
помещении — отвернись, скоси глаза…
Окна были закрыты от солнца ставнями, но сквозь неплотные створы этих ставен свободно можно было
видеть все
помещение.
Только огни с улицы светили смутно и неясно, так что нельзя было
видеть, кто спит и кто не спит в
помещении мистера Борка.
Но не только нельзя было и думать о том, чтобы
видеть теперь Аминет, которая была тут же за забором, отделявшим во внутреннем дворе
помещение жен от мужского отделения (Шамиль был уверен, что даже теперь, пока он слезал с лошади, Аминет с другими женами смотрела в щель забора), но нельзя было не только пойти к ней, нельзя было просто лечь на пуховики отдохнуть от усталости.
Я спустился в ярко озаренное
помещение, где, кроме нас двух, никого не было. Беглый взгляд, брошенный мной на обстановку, не дал впечатления, противоречащего моему настроению, но и не разъяснил ничего, хотя казалось мне, когда я спускался, что будет иначе. Я
увидел комфорт и беспорядок. Я шел по замечательному ковру. Отделка
помещения обнаруживала богатство строителя корабля. Мы сели на небольшой диван, и в полном свете я окончательно рассмотрел Геза.
Петруха отвёл дяде Терентию новое
помещение — маленькую комнатку за буфетом. В неё сквозь тонкую переборку, заклеенную зелёными обоями, проникали все звуки из трактира, и запах водки, и табачный дым. В ней было чисто, сухо, но хуже, чем в подвале. Окно упиралось в серую стену сарая; стена загораживала небо, солнце, звёзды, а из окошка подвала всё это можно было
видеть, встав пред ним на колени…
Самого князя не было в это время дома, но камердинер его показал барону приготовленное для него
помещение, которым тот остался очень доволен: оно выходило в сад; перед глазами было много зелени, цветов. Часа в два, наконец, явился князь домой; услыхав о приезде гостя, он прямо прошел к нему. Барон перед тем только разложился с своим измявшимся от дороги гардеробом. Войдя к нему, князь не утерпел и ахнул. Он
увидел по крайней мере до сорока цветных штанов барона.
Ослепление мое было так велико, что я не обратил внимания ни на странность
помещения конгресса, ни на несообразность его состава, ни на загадочные поступки некоторых конгрессистов, напоминавшие скорее ярмарочных героев, нежели жрецов науки. Я ничего не
видел, ничего не помнил. Я помнил только одно: что я не лыком шит и, следовательно, не плоше всякого другого вольнопрактикующего статистика могу иметь суждение о вреде, производимом вольною продажей вина и проистекающем отсюда накоплении недоимок.
Проходя новое
помещение Домны Осиповны, Хвостиков
увидел, что оно было гораздо больше и с лучшим вкусом убрано, чем прежде.
— Кто вы такой? — рассердилась Арколь. По наступательному выражению ее кроткого даже в гневе лица я
видел, что и эта женщина дошла до предела. — Я не знаю вас и не приглашала. Это мое
помещение, я здесь хозяйка. Потрудитесь уйти!
Я был доволен его сообщением, начиная уставать от подслушивания, и кивнул так усердно, что подбородком стукнулся в грудь. Тем временем Ганувер остановился у двери, сказав: «Поп!» Юноша поспешил с ключом открыть
помещение. Здесь я
увидел странную, как сон, вещь. Она произвела на меня, но, кажется, и на всех, неизгладимое впечатление: мы были перед человеком-автоматом, игрушкой в триста тысяч ценой, умеющей говорить.
Еще позже, недели через две, Ида писала мне: «Мы пятый день отвезли Маню к N. Ей там прекрасно:
помещение у нее удобное, уход хороший и содержание благоразумное и отвечающее ее состоянию. Доктор N надеется, что она выздоровеет очень скоро, и я тоже на это надеюсь. Я
видела ее вчера; она меня узнала; долго на меня смотрела, заплакала и спросила о маменьке, а потом сказала, что ей здесь хорошо и что ей хочется быть тут одной, пока она совсем выздоровеет».
Помню, я в прошлом году людские
помещения на скотном дворе вычистить собрался; нанял поденщиц (на свою-то прислугу не понадеялся), сам за чисткой наблюдал, чистил день, чистил другой, одного убиенного и ошпаренного клопа целый ворох на полосу вывез — и вдруг
вижу, смотрит на мои хлопоты старший Иван и только что не въявь говорит: «Дай срок! я завтра же всю твою чистоту в лучшем виде загажу».
Большое
помещение, которое имел Бенни при редакции, в доме Греча, с этих пор каждый день было переполнено мужчинами, которые сюда были введены В. А. Слепцовым, чтобы могли
видеть, как он будет «учить и воспитывать дам».
Новоприбывшие были: толстый Уситков с женой, той самой барыней в блондовом чепце, которую мы
видели у предводителя и которая приняла теперь намерение всюду преследовать графа в видах
помещения своего седьмого сынишки в корпус.
Поэтому в составе книжек, в
помещении таких именно, а не других статей, мы должны
видеть, собственно, участие вкуса и направления издателей, в особенности когда имеем дело со статьями неизвестных авторов, принадлежащими, может быть, лицам, близким к редакции.
— Ну, как это может быть? Откуда ему знать о такой бедной еврейке, как Бася?..
Увидел мой дом… Ну, он-таки немного лучше, чем у Густы, или у Иты, или у Мойше Шмулевича… Зачем ему непременно остановиться в какой-нибудь дыре, когда есть отличное
помещение? Ну, может, он и сказал: «Вот я себе хочу здесь отдохнуть…» Что тут удивительного?
Нужно заметить, что Устинья Федоровна, весьма почтенная и дородная женщина, имевшая особенную наклонность к скоромной пище и кофею и через силу перемогавшая посты, держала у себя несколько штук таких постояльцев, которые платили даже и вдвое дороже Семена Ивановича, но, не быв смирными и будучи, напротив того, все до единого «злыми надсмешниками» над ее бабьим делом и сиротскою беззащитностью, сильно проигрывали в добром ее мнении, так что не плати они только денег за свои
помещения, так она не только жить пустить, но и видеть-то не захотела бы их у себя на квартире.
И теперь вот много желающих есть, да поместиться-то негде:
помещение у нас тесновато, вот и все тут, как
видите!
Раньше, за всеми событиями и волнениями, я просто не обратила внимания на то, что меня заперли как раз в том самом
помещении, где Николай
видел призрак. Теперь с поразительной ясностью мне припомнились малейшие подробности нашей беседы со старым слугой, и холодный пот крупными каплями выступил на лбу.
— Княжна удивляется, как попал Керим в жилые
помещения замка? — раздался у самого уха голос моего спутника, будто угадавшего мои мысли, и мне послышалось, что голос дрогнул от сдержанного смеха. — Подземный ход ведет из башни, — тут же пояснил он чуть слышно, — в столовую замка ведет, сейчас его
увидишь, сию минуту.
— Лучшего
помещения вы нигде не найдете… Мы,
видите ли, еще на биваках, так сказать… Ведь всего два с половиной года, как мы заняли Сайгон, и война еще не окончилась… Эти проклятые анамиты еще бунтуют… Но наш адмирал Бонар скоро покончит с этими канальями… Скоро, будьте уверены… Через пять-шесть месяцев у нас в Сайгоне будут и хорошие гостиницы, и рестораны, и театры… все, что нужно цивилизованному человеку, а пока у нас все временное…
Через три дня Володя, совсем уже примирившийся с назначением и даже довольный предстоящим плаванием, с первым утренним пароходом отправился в Кронштадт, чтоб явиться на корвет и узнать, когда надо окончательно перебраться и начать службу. Вместе с тем ему, признаться, хотелось поскорее познакомиться с командиром и старшим офицером — этими двумя главными своими начальниками — и
увидеть корвет, на котором предстояло прожить три года, и свое будущее
помещение на нем.
Глаза мои уже несколько успели привыкнуть к темноте. Сквозь снежную пыль я различал ствол большого кедра и рядом с ним что-то темное. Подойдя поближе, я
увидел маленькую юрту, наполовину занесенную снегом. Тихий плач и стоны исходили из нее. Я быстро откинул полог у дверей и вошел внутрь
помещения.
Первое, что я сделал, это пристыдил Лайгура и его жену за бесчеловечное отношение к безногой девушке. Вероятно, утром Цазамбу рассказал старику о том, что я будил его и сам носил дрова к больной, потому что, войдя в ее юрту, я
увидел, что
помещение прибрано, на полу была положена свежая хвоя, покрытая сверху новой цыновкой. Вместо рубища на девушке была надета, правда, старая, но все же чистая рубашка, и ноги обуты в унты. Она вся как бы ожила и один раз даже улыбнулась.
Проникать в
помещение цензуры надо было через лабиринт коридоров со сводами, пройдя предварительно через весь двор, где помещался двухэтажный флигель с камерами арестантов. Денно и нощно ходил внизу часовой — жандарм, и я в первый раз в жизни
видел жандарма с ружьем при штыке.
В таком-то
помещении Николай Герасимович должен был
видеть Мадлен.
Церковь была устроена так, что все шестьсот заключенных, содержащихся в тюрьме, присутствовали при богослужении, находясь каждый в отдельном запертом
помещении, и не могли
видеть друг друга, что не мешало им прекрасно
видеть алтарь, стоящий на возвышении, и слышать богослужение.